А ведь без самоотверженного ратного труда миллионов простых солдат не было бы этой победы. К сожалению, все меньше остается тех, кто может рассказать, как все было на самом деле. И тем ценнее для нас воспоминания фронтовиков, тем более если это воспоминания друзей, вместе прошедших войну и встретивших победу в Берлине.
Что такое настоящая дружба? Сегодня мы как-то не особенно осознаем истинное значение этого слова. А тогда, в годы войны, все было по-другому. Друг — это тот, кто в бою прикрывает тебе спину, кто готов отдать свою собственную жизнь, чтобы спасти твою. Друг — это тот, кто готов делиться последним. И ты готов сделать для него то же самое.
Итак, служили два товарища. Точнее, служить-то они вместе стали позже, а пока что жили в Сибири два простых паренька, которые и знакомы-то не были, потому что один из них родился в Новосибирске, а другой — в деревне Омской области. Оба из самых обычных семей, они жили, мечтали, строили планы. Их свела война. Сергей Васильевич Налобин и Александр Евлампиевич Чуркин вместе воевали сначала на 3-м Прибалтийском фронте, потом на 1-м Белорусском в составе 44-го артиллерийского полка 33-й стрелковой дивизии. Им довелось освобождать Прибалтику, воевать на Висле и Одере. Войну друзья закончили в Берлине. Фронтовую дружбу они пронесли через всю жизнь, хотя один из них после войны вернулся в Новосибирск, а другой жил в Омске.
Как все началось
Александр Чуркин:
— Я родился в Новосибирске. Жили мы в Центральном районе, на улице Красноармейской, это возле военного городка. В семье нас было четверо — отец, мама, я и младший брат. Отец был столяром-краснодеревщиком. Хорошо жили... Я хулиганистый был, а по-другому нельзя, рядом бандитский район — Закаменка. Хоть был я самый мелкий на нашей улице (меня даже прозвали Сноготь), себя в обиду не давал.
Когда началась война, я еще в школе учился, в 85-й. У меня два дяди были — молодые, красавцы. Оба ушли на фронт. Тот, что помладше, почти сразу погиб, получил восемь ранений. Другой погиб позже. Отец мой тоже на фронте был. И тогда я на немцев обозлился и решил пойти воевать. Сейчас и вспомнить смешно: прихожу в военкомат, говорю — отправьте меня добровольцем на фронт! Военком дал мне винтовку, а она до полу... Ну какой, говорит, из тебя солдат? Иди лучше домой, в школе учись. Но я добился своего. Мама моя стирала офицерам-артиллеристам, я подружился с ними. И вот этим офицерам я рассказал про свою беду. Те меня поняли: пообщались с кем надо и говорят: скоро тебе придет повестка, и ты сразу же иди на вокзал. Там будут перекличку делать. Как только услышишь свою фамилию, вставай в строй. Так я и сделал... А было мне тогда 16 лет, я на фронт ушел из седьмого класса. Так что я на войну попал добровольно-нахально. Скажу честно: уезжал — слезы бежали... А чего с меня взять? Пацан...
Приехали мы в Красноярск. Я хотел быть артиллеристом, поэтому сказал, что у меня образование семь классов, хотя на самом деле седьмой класс так и не закончил. Сначала из нас отобрали авиасигнальщиков, а «лишних», меня в том числе, отправили в пехоту. Так я попал в Ачинск, в учебку. Там мы с Серегой и познакомились. И тут мне повезло: из пехотинцев стали отбирать в артиллерию, и мы с ним попали вместе в артиллерийскую учебную часть. Нелегко там было... Кормежка не слишком хорошая. Бывало, стоишь на посту, охраняешь капустное поле (мы и колхозу местному помогали), и сам эту капусту ешь потихоньку. Старухи в деревне подкармливали нас, мальчишек, хотя у самих-то негусто было. Но учился я в этой школе всегда хорошо, отличником был, потому что очень хотел на фронт.
Сергей Налобин:
— Жили мы в деревне. Сколько лет прошло, а до сих помню, как я играю на лесной опушке, а родители со старшими братьями корчуют лес, расширяют поле. А еще помню, как старший брат Алеша меня на тележке катал. Несемся — только ветер свистит! На повороте Алексей не удержал коня, и мы на дорогу вывались...
Потом, когда началась война, я уже учился в ремесленном училище при заводе имени Баранова в Омске. Хоть мы и мальчишки, а спрос — как со взрослых. Оно и понятно — война... По 12 часов точили детали для оружия. Спать приходилось мало, а про еду и говорить нечего. Оба моих старший брата, Дмитрий и Алексей, были на фронте. Дмитрий ушел с первым призывом, прошел Сталинград, Курскую дугу, Алексей тоже воевал в Сталинграде. А погиб на Курской дуге. 19 лет ему было. Дмитрий в последнем своем письме (оно пришло из-под Белгорода) писал: здесь так бомбят, я вряд ли выживу. Цензура эти строки вымарала, но мы все равно прочитали. В том бою мой старший брат уцелел, он погиб позже, под Ленинградом, в 24 года. И тогда я решил — надо и мне идти. Было это в 1943-м, мне тогда было 17. Пришлось даже год в метрике приписать, чтобы взяли. Мастер на заводе против был: «у тебя же бронь, если все уйдут, кто работать станет?» Мама убивалась сильно. Но я все равно пошел.
Попал в учебное подразделение в Ачинск. Мы с моим другом, Саней Чуркиным, попали в артиллеристы, уж очень он хотел артиллеристом быть, и меня убедил. Помню, 30-миллиметровую пушку с места сдвинуть не могли. А ведь в бою ее поворачивать придется, и быстро. Вот такие были вояки, пацаны желторотые...
Фронт
Находясь в школе, новые друзья думали об одном: скорее бы на фронт! Не давали покоя мысли о погибших родственниках и друзьях. Хотелось мстить. И им повезло: в Ачинске они пробыли недолго.
Сергей Налобин:
— Когда нас забирали, со всей округи женщины шли, несли гостинцы, узелки с вареной картошкой, хотели, чтобы мы их сыновьям передали. А как передать-то?
Тогда эшелоны на фронт шли и шли. Помню, несколько часов наш поезд стоял на станции Ишим. Моя сестра там поваром работала. Как она узнала, что наш эшелон на станцию пришел — ума не приложу. Но она тут же пришла и принесла нам огромную кастрюлю борща. Мы с Саней Чуркиным ели этот борщ, конечно, и других угощали — весь вагон на дорогу поел горячего. Мама тоже пришла к поезду проститься. Напекла пирожков, еще каких-то гостинцев собрала, шла семь километров пешком. Я издали увидел, как ее платочек белеет, крикнул — а мама бросила свой узелок, всплеснула руками, упала на землю, и как зарыдает... Я тогда про все забыл, выпрыгнул из вагона — и к ней. Пошли мы вместе в нашу родную деревню. Там еще раз попрощался со всей родней, блинов домашних поел напоследок, ночевать остался. Утром пришел обратно на станцию. Меня уже хотели в дезертиры записать, но не стали, пожалели — молодой совсем. К тому же все видели, как мама перед вагоном упала.
Привезли нас на фронт. А мы с Саней заболели малярией. Так обидно: вот уже цель близка, а мы больные. Друг мой свалился первым, а потом уже я. Так что момент, как нас отбирали, я помню плохо, еле шевелился тогда. Саня Чуркин отвел меня в нужный строй — к артиллеристам. Это я уже потом понял, что этим он мне жизнь спас. Остальные ребята, что с нами ехали, попали в пехоту. Они все погибли, не выжил никто. Но мы тогда думали не о том, где безопаснее, а о том, как больше врагов убить. Ну что может пехотинец? Артиллерия — другое дело. Долбанул раз из «катюши», и целый батальон положил...
Александр Чуркин:
— В учебной части мы пробыли недолго — пришла разнарядка на фронт. В то время большая часть ребят была в колхозе, поэтому взяли нас, хотя вроде и не положено, мало проучились. 200 человек артиллеристов, остальное — пехота. После Ачинска нас сначала привезли во Владимир, там мы миномет освоили. Потом с Сергеем вместе поехали дальше. Привезли нас к Пскову, сам город тогда еще был у немцев, выгрузили в лесу. А меня тогда малярия схватила — лежу пластом, есть ничего не могу. Серега, спасибо ему, ухаживал за мной. Заварил мне густого чаю, накидал туда сухарей, говорит — ешь! И я это ел, хотя с души воротило. И, как ни странно, помогло. Я начал потихоньку ходить, за сосенки цепляясь. К обеду прошел пятнадцать метров. Вечером привезли хороший ужин — гуляш, гарнир. Я как следует поел, уснул, а утром как рукой сняло.
Нас опять стали сортировать, кого куда. Смотрю, друг мой Сергей как потерянный: не знает, в какой строй встать. Я его хватаю за рукав, говорю — иди за мной, и мы пристроились к артиллеристам. Из 200 человек отобрали только 63, остальные пошли в пехоту. Позже было так: мы только едем на позицию, а наши ребята уже раненые идут — у кого рука замотана, у кого нога...
Судьба разбросала друзей. Хоть они служили и в одном соединении, да все же не рядом. Но судьбы у обоих похожи. Александр Евлампиевич Чуркин служил сначала на батарее, а потом, когда всех связистов выбило, стал связистом. И у Сергея Васильевича Налобина было похоже — его тоже определили таскать катушки с проводами, а также помогать повару носить еду на позиции. Наверное, старшие товарищи жалели ребят, которые годились им в сыновья: у связиста все же больше шансов остаться в живых, чем у бойца на передовой. Может быть, из-за молодости, а может, по другим причинам, но оба вспоминают, что особого страха не было — они просто делали свою работу. Хотя, конечно, на войне бывало всякое. И что интересно, оба остались практически целыми и невредимыми: не считая контузий, Сергею Налобину слегка оцарапало ногу осколком, а Александр Чуркин рассадил лоб о сарай. По сравнению с тем, что творилось вокруг, такое везение можно назвать чудом.
Александр Чуркин:
— Помню, направили меня на батарею. Она стояла очень близко к фронту. Никаких блиндажей у нас не было, так, небольшой окопчик вырыт. Как начнется немецкий артналет, так земля колышется. У немцев была такая тактика: если на определенном участке собирается некоторое количество наших войск, они накрывают этот участок шквальным огнем. Потом на этом месте остается мертвая земля. Идешь, видишь, где кого накрыло: кто в окопе лежит, кто рядом, кто бежать пытался. Мы потом их всех собирали.
Страшно было или нет — я так и не понял. Не убило, и ладно. У нас был командир дивизиона, очень смелый человек и умный, настоящий герой. Солдат всегда берег, а себя нет — блиндаж для себя делать не приказывал, из окопа командовал. Потом его ранило, и командиром стал начальник штаба. Ну что сказать? Штабист — он и есть штабист. Бледный от страха ходил. Может, и не надо его осуждать, все люди разные, но если честно, мне за него стыдно было. Почему другие воюют, и ничего, а он так за свою жизнь боится?
Потом я попал в связисты. У меня комбат хороший мужик был, жалел меня, не пускал на передовую. Говорит: сиди на батарее! Сижу я как-то и вижу — мой телефонный аппарат пополз. Что за чудеса? Ну я, понятное дело, пополз за ним. Потом понял, в чем дело: наши танки шли, зацепили нитку провода. Все провода перепутались, не понять, где свой, где чужой. Чтобы определить, сначала надо подключиться, проверить. Мы потом целый день ходили, все это разматывали, пока не восстановили связь. А вообще тяжело было. Катушки огромные, тяжеленные, а я маленький. Идешь и шатаешься под этими катушками. Честно скажу, надоели они мне до смерти.
Помню, в Прибалтике это было. Комбат говорит — бери нитку провода в зубы и ко мне. Я все бросил и на передовую, а утром наступление, гул сплошной стоит, артиллерия бьет, снаряды вокруг рвутся. Только связь наладишь — снова начинай, причем под огнем. У меня напарник был постарше, уже женатый, двое детей. Говорит: я не могу больше, сил нет, убьют нас здесь... Я отвечаю ему: ладно, сиди тут, не ходи никуда, я один справлюсь. Сиди и дергай за провод, если он держится, значит, со мной все в порядке, если нет — придется тебе исправлять. Вот так мы и воевали: он сидел, а я бегал.
Сергей Налобин:
— Первый бой я помню плохо. Одна мысль у меня была — убить хотя бы одного фашиста. Рвался все время из окопа, а старшие товарищи меня останавливали: не торопись, пацан, пулю схватить, это всегда успеется. А больше всего меня поразило, когда наши сбили «мессершмитт», и из него вывалился летчик в шлеме и крагах. Оказывается, обычный человек, такой же, как мы все, а я думал, что фашисты — чудовища какие-то...
Прибалтика тоже как-то не осталась в памяти, хотя мы всю ее прошли, вдоль и поперек. Она же маленькая, не то что Россия. Помню, в какой-то город зашли, а он разрушен практически полностью, одни печные трубы торчат. А люди живут, куда им деваться. Девушки на велосипедах ездят. Я, если честно, только там впервые «живьем» педальную технику увидел. Мы с гражданскими не воевали: был четкий приказ — мирное население не трогать. Хотя бывало всякое. У нашего командира дивизии всю семью сгубили фашисты, понятно, что и он никого не щадил.
Больше всего мне город Шауляй запомнился. Наверное, потому, что меня там ранило. Мне еще повезло: контузило сильно, но ногу только поцарапало — спасли обмотки. Меня сначала в госпиталь хотели отправить, я отказался. Думаю, как же так: ранен легко, буду по госпиталям валяться, а ребята пусть воюют? И обратно в свою часть я бы уже не попал. А там друзья мои, Саня Чуркин. Так что вернулся и встал в строй.
Победа
Потом стало легче. В великой войне произошел перелом, бои шли уже на чужой территории. Фронтовые друзья прошли, считай, всю Европу, воевали и на Висле, и на Одере. По наградам, которые заслужили 17-летние рядовые герои Великой Отечественной, можно как по географической карте проследить их боевой путь. У Александра Евлампиевича Чуркина — орден Великой Отечественной войны, медали «За отвагу», «За освобождение Варшавы», «За победу над Германией», «За взятие Берлина», у Сергея Васильевича Налобина — медали «За отвагу», «За боевые заслуги», «За освобождение Варшавы», «За победу над Германией», «За взятие Берлина». Впрочем, ветераны не считают нужным уточнять, за что именно они получили ту или иную награду. Отвечают коротко — за войну.
Но хотя в 1944-м уже и чувствовалось близкое дыхание победы, впереди был еще целый год кровопролитных боев, тяжелой фронтовой работы, которая и взрослому-то мужику не всякому по плечу, а что уж говорить о тех, кто был, по сути, подростком...
Александр Чуркин:
— В 1944-м, когда полегче стало, в штабе узнали, что я по военной специальности топоразведчик, и решили забрать меня к себе в штаб. Мы к этому моменту уже и Одер, и Вислу прошли. Я не хотел, уж лучше в связистах, но пошел — а что делать, приказ есть приказ. Пришел в штабную батарею, а там, можно сказать, и делать нечего: батарея заняла новую позицию, мы координаты сняли, передали их в штаб, и все — сиди, отдыхай. А я такой человек, что не могу сидеть без дела. Пошел я к нашему повару, попросился к нему в напарники, разведчикам еду доставлять. Тот согласился. Вспоминается один случай: идем мы как-то, несем обед, я-то маленький, меня и не видать, а он высокий, его издалека видно. Как шарахнули по нам немцы из миномета! Еле живы остались. А повар мне говорит: хватит, я с тобой больше не пойду. И я стал ходить один. Сначала пешком, а потом дали мне «боевого товарища» — лошадку, я ее нагружу и помчался. Такая умница была. Жизнь мне спасла однажды. Едем мы по дороге, а впереди немецкая батарея. Как только первый снаряд разорвался, она и слушать меня не стала, как врезала назад! Или едем по большаку, а впереди немец на мотоцикле. Я в канаву лягу, и она рядом со мной, лежит и не шелохнется. Потом ее убили...
Много разных случаев было, все и не расскажешь. Помню, было это уже в Берлине. Немцы на одной улице поставили пулемет и только гражданских пропускали, а по нам сразу открывали огонь. А наши ребята, разведчики, об этом не знали, нужно было их предупредить. Я переоделся в гражданское, вышел на эту улицу, а там как раз люди шли. Я пристроился к какой-то старухе, помогал ей тележку катить, и так вот дошел до разведчиков. Рассказал им про этот злополучный пулемет и пошел назад. Возвращаюсь, а его уже нет — наши ребята успели уничтожить.
2 мая наша часть заняла позицию возле госпиталя, в котором лежали и русские, и немцы. Рядом большая дорога. Я утром, как всегда, собрался к разведчикам еду нести. Иду, а мне навстречу комбат, кричит: Щепкин (у меня такое прозвище было), немцы! Я заворачиваю за угол и вижу — ну точно! Это они госпиталь хотели захватить. У меня всегда с собой были две-три гранаты, я в них бросил, а сам побежал доложить начальнику штаба, что фашисты окружают госпиталь. Предупредил своих, пошел к разведчикам. Уже вечером мне рассказали, что наши ребята отстояли госпиталь. Одна девушка-санинструктор отличилась — приказала развернуть пушку и стала солдатами командовать...
Сергей Налобин:
— Нам про победу не говорили, мы сами поняли, что война закончилась, когда на всех домах белые флаги вывесили. Немцы стали выходить из домов и подвалов с поднятыми руками. Радость была — словами не описать! Мы все обнимались, салютовали из оружия. Но бои продолжались еще некоторое время, правда, мы в них уже не участвовали. Домой хотелось ужасно, но, конечно, нас никто не отпустил. Мы, хоть и молодые, были фронтовиками, да еще и довольно грамотными по тем меркам. Мою часть отправили в город Гольберштадт, и еще год я там оставался. Но все равно мы испытывали великое счастье, ведь страшная война закончилась, и мы победили...
Друзья еще долго оставались в действующей армии. Через год после победы в часть, где служил Сергей Налобин, пришла разнарядка, нужно было отправить одного человека на курсы линотипистов. Он с радостью согласился, хотя раньше Налобин никакого отношения к печатному делу не имел, грех было упустить возможность получить мирную профессию. Расставаясь, друзья обменялись фотографиями. Александр Чуркин пробыл в Германии еще примерно год, а потом отправился в танковую школу в Нижнем Тагиле. Там он получил новую военную специальность, стал командиром танка, служил на Дальнем Востоке. Из армии Чуркин демобилизовался в 1950 году.
После окончания службы были десятилетия мирного труда. Сергей Налобин вернулся в Омск, всю жизнь отдал типографскому делу, на пенсию ушел старшим механиком Главного управления по делам печати. Александр Чуркин приехал в Новосибирск и сразу же поступил на завод им. Ленина, где вскоре стал одним из лучших сборщиков-инструментальщиков. Позже он трудился на заводе «Электросигнал», откуда и вышел на пенсию. После войны друзья несколько раз встречались, постоянно переписывались и перезванивались. Оба, несмотря на преклонные годы, до сих пор сохраняют бодрость духа, постоянно общаются и стараются быть полезными другим, хотя здоровье, кончено же, уже не то.
Впереди День Победы. И в этот святой праздник фронтовые товарищи планируют обязательно встретиться. Им есть о чем поговорить, что вспомнить, что рассказать друг другу, поделиться сокровенными мыслями, попеть фронтовые песни. Говорят, что настоящая дружба не ржавеет, а дружба фронтовая, скрепленная кровью, наверное, еще и закаляется год от года. Сергей Налобин и Александр Чуркин это доказали.
